Прощайте, скалистые горы! | Страница 3 | Онлайн-библиотека


Выбрать главу

— Хорошо, кость не задело, а то бы прямо в госпиталь, — сострадательно проговорила медсестра. Худенькая, небольшого роста, с короткими косичками, она походила на школьницу, ухаживающую за больными в подшефном госпитале.

В дальнем углу землянки зазвенела мандолина.

«Тихо вокруг, сопки покрылись мглой…» — запел мягкий голос где-то на нижних нарах. Песню подхватили другие. Кто спал — проснулся; кто играл в «козла» — осторожно опустил занесённую вверх косточку домино. Дружно и задушевно пели матросы песню, родившуюся ещё во время Русско-японской войны 1905 года.

В это время в землянку вошли Ломов и встретивший его на дороге командир роты капитан-лейтенант Федин. Услыхав песню, они переглянулись и остановились около двери. Дневальный тихо доложил:

— Товарищ капитан-лейтенант, во взводе всё в порядке, личный состав готовится ко сну.

— Споём и мы, лейтенант… «Подготовимся» тоже ко сну. Боюсь только, после песен долго не усну, — шёпотом сказал Федин.

Офицеры прошли в конец землянки и сели на свободные нары. Ломову было неловко, он «явствовал себя пока ещё чужим среди этих закалённых в боях людей. Лейтенант смотрел пытливо в обветренные лица матросов и не мог ещё представить себе, как же он будет командовать ими, как будет жить с ними, как поведёт их в бой. Ведь все они старше его и во многом опытнее. И он был благодарен Федину за то, что тот не стал прерывать поющих матросов, чтобы представить взводу нового командира.

Когда окончилась песня, Федин сказал:

— Товарищи! Лейтенант Ломов назначен командиром вашего взвода. А для знакомства споём ещё одну любимую — и спать.

Матрос Мельников, игравший на мандолине, сутулый, но быстрый, поднялся и принял позу дирижёра. Его угловатое, розовощёкое лицо вытянулось.

— Споём, орлы, «Полярный вальс». Я играю, командир запевает, вы подхватываете. Возражений нет?

— Нет! — ответили дружно матросы.

Спокойно, тихо Федин запел:

Прощайте, скалистые горы…

Видно, он был запевалой не впервые. Все разом подхватили:

На подвиг отчизна зовёт…

И снова Ломов был благодарен Федину. Матросы рассматривали его тепло и доброжелательно. Знакомство состоялось просто.

И радостно встретит героев Рыбачий, Родимая наша земля…

«Вот это песня! — подумал Ломов. — А слова-то какие! Кто б мог написать их, не пережив, не перечувствовав всё сам?»

Теперь и ему хотелось присоединиться к поющим, но он не знал слов песни.

Когда в землянке наступила тишина, Федин показал Ломову нары в небольшой отгороженной комнатушке.

— Располагайтесь. А это, — он указал на спящего второго обитателя комнатушки, — старшина роты Чистяков. Ему досталось ночью, устал, спит как убитый. Завтра днём зайдите ко мне, потолкуем, а сейчас — спать. Я тоже здорово устал. Всю ночь лазили на передовой.

Федин, пряча лицо, зевнул, хотел что-то сказать, но махнул рукой и вышел из землянки.

Расстелив полушубок на нары, Ломов сел. Низкий потолок комнатушки не позволял ему стоять во весь рост. Две койки из досок от ящиков из-под консервов образовали угол. Небольшое окно затянуто промасленным полотном. У окна — небольшой, как в вагонном купе, стол, рядом — грубо сбитая скамейка. За неимением досок защитники Рыбачьего строили жилища из камня и торфа. Рубили кустарник, плели плетень. Со стен, с потолка осыпалась земля, в трещины прорывалась поземка. Оклеивали землянки газетами. Становилось светлее, уютнее. Но газеты быстро тускнели от коптилок и карбидных ламп, рвались, обвисая лохмотьями. С получением почты оклеивали снова.

В комнатушку вошли матросы.

— Товарищ лейтенант, возьмите телогрейку, а то у нас прохладненько стало, — предложил с виду самый старший из матросов Шубный. Ломов заметил в его курчавых волосах густую седину.

— Спасибо… товарищи.

Шубный немного помялся и с ласковым добродушием сказал:

— Мы вот с Титовым сейчас за хворостом пойдём для бани. Утром приходите помыться, с дороги — самый раз.

Разговаривал он певуче, с говорком на «ё». Чувствовался настоящий северянин.

— И за это спасибо. Обязательно приду, — ответил Ломов.

— Товарищ лейтенант, вы издалека? Не земляк ли? — спросил матрос Борисов.

— С Волги, саратовский.

— Издалека, — разочарованно произнёс Борисов. — Я ленинградский.

— Какой ты, Мишка, ленинградский! Твои же Струги Красные к Псковской отошли. Ты уж говори: «Мы псковские», — подшутил Мельников.

Рядом с землянкой вдруг грохнул разрыв снаряда, потом ухнуло где-то в стороне. Ломов накинул шинель и вышел из землянки. За ним выбежали матросы.

В небе разорвался осветительный снаряд и, плавно покачиваясь, стал опускаться над полуостровом.

— Осветительные бросает, дрожит, собака, — произнёс кто-то.

К Шубному подошёл Титов, дал ему клинковый штык.

— Пойдём, Фома, а то без дровишек останемся, — сказал он, расправляя чёрную пушистую бороду.

Они быстро скрылись в темноте, направляясь в сторону переднего края, где ещё сохранился небольшой кустарник.

Старшина роты мичман Чистяков проснулся раньше обычного. Его богатырское тело не умещалось на нарах. Спал он «калачиком» или подымал ноги на фанерную стену. Часто ругал тех, кто строил эти нары, не рассчитывая на его рост.

Под соломенной подушкой мичмана лежал большой кисет, в который можно было поместить три месячных пайка махорки. Курил он много и даже ночью.

Вставать Чистякову не хотелось. Он набил трубку махоркой, зажёг спичку и увидел лежащего Ломова. Соображая, кто бы это мог быть, он опять зажёг спичку.

— Дневальный! — вполголоса позвал Чистяков.

Никто не ответил. Слышалось ровное дыхание спящих, кто-то громко храпел. Чистяков встал, вышел из комнаты.

— Мельников! Ты оглох, что ли?

— Вроде нет, товарищ мичман, письмом увлёкся, а что?

— Кто это у меня там спит, лейтенант какой-то?

— Не какой-то, а командир нашего взвода, — ответил Мельников, кладя карандаш.

— Когда прибыл?

— Вчера, перед отбоем.

— Что же меня не разбудили?

— Он с командиром пришёл. Песни пели, а потом фрицы так долбили по нашей сопке, аж страсть, — приврал Мельников. — В такую трескотню нельзя было не проснуться. Вас будить, знаете как… а пушек в роте нет.

— Это зря, я очень чуткий.

Мельников не выдержал и рассмеялся.

— Баню ушли топить?

— Ушли Титов с Шубным.

— Порядок, — сказал Чистяков и направился в комнатушку.

Мичман зажёг спичку, стряхнул со стола хлебные крошки и, передвинув из-под своих нар к нарам Ломова серую оленью шкуру, взял свёрток с бельём и направился в баню. У порога он остановился и, подозвав Мельникова, строго сказал:

— Смотрите, чтоб порядок был!

ГЛАВА 2

Капитан-лейтенант Федин в первые дни войны командовал торпедным катером. В одном из боёв катер был сильно повреждён и вышел из строя. Федин попал на сухопутный фронт в морской отряд, дрался на подступах к Мурманску во время тяжёлых декабрьских боёв 1941 года, воевал у реки Западная Лица. Потом получил назначение в бригаду морской пехоты и с тех пор связал с нею свою жизнь. Он полюбил морскую пехоту. А когда выходил к морю и видел корабль, подолгу смотрел на него задумчиво и печально.

Федину было около тридцати лет. Неторопливый, с добродушным выражением лица и глубокими ямочками на щеках, он казался покладистым и невозмутимым офицером. В то же время он был строгим, волевым командиром, в меру серьёзным и весёлым, а в бою бесстрашным.

Ломов пришёл к Федину сразу же после завтрака. Командир роты усадил его напротив себя, застегнул воротник заметно поношенного, но аккуратно сидевшего на нём тёмно-синего кителя, вытер платком большую лысину и сказал:

— Автобиографию твою по лицу вижу: до вчерашнего дня учился, теперь, та-скать, женили на взводе и отделили… — Федин говорил тихим и глухим голосом. — Однако коротко расскажи о себе…

Ломова такое начало разговора ободрило. Он думал, что командир роты для продолжения знакомства устроит ему экзамен по сухопутной тактике.

Федин внимательно выслушал Ломова, потом рассказал о боевом пути бригады морской пехоты, о роте и незаметно перешёл к недостаткам во взводе, которым будет командовать лейтенант.

— Взвод долго был без офицера. А это сказалось на многом, — заключил командир роты.

— У меня сейчас большое желание взяться за дело, а сил и энергии, думаю, хватит.

3