Барды Костяной равнины | Страница 12 | Онлайн-библиотека

Снедаемый любопытством и мучимый голодом (ведь от его запасов хлеба и сыра остались лишь корки да крошки), Найрн ускорил шаг и свернул на тропинку, ведущую к вершине холма.

Пройдя меж двух массивных, нагретых солнцем стоячих камней, он услышал – быть может, из башни, а может, из недостроенных стен подле нее – чью-то игру на свирели.

Вздох тишины – и к первой свирели присоединился целый хор, нестройный, но вдохновенный. Узнав мелодию марша, одну из многих, что играл сам, шагая к Уэльде сквозь горы с войском Анстана, Найрн остановился, как вкопанный. Там, в Приграничьях, эту народную песню знали все, от мала до велика. Но здесь, на равнине Стирл, она казалась фальшивой нотой, звучала, будто тревожный сигнал. Этой песне следовало оставаться на севере, там, где она родилась, а не странствовать в эти края в памяти того, кто слышал ее (быть может, не раз и не два), пока войско северян с бездумным упрямством шагало навстречу горькому поражению.

Он ел глазами дощатую дверь с овечьим колокольчиком, свисавшим со щеколды, готовый развернуться, спуститься с холма и скрыться в прибрежных зарослях – без явной причины, гонимый лишь старыми мрачными воспоминаниями. Но порыв ветра принес из-за стен недостроенного дома целое облако запахов – аромат жареного мяса, теплого хлеба, горящих смолистых поленьев.

Не в силах противиться этому зову, Найрн последовал на запах.

Запах вел в обход новых стен, притулившихся к башне, окружая большую ее часть, к открытой башенной двери. Заглянув внутрь, Найрн увидел девушку с длинными светлыми кудрями, мешавшую длинной ложкой в котле над древним очагом. Услышав, как Найрн ступил на порог, она обернулась к нему. При виде ее лица у него замерло сердце.

Совершенный овал, отливающий белизной жемчуга и морской пены… Полумесяцы щек… Полные губы, нежно-розовые, будто клубника среди жемчугов… И светло-зеленые глаза. При виде длинноволосого незнакомца с арфой и заплечным мешком, с ввалившимися от голода щеками, взгляд этих глаз сделался одновременно понимающим и настороженным, совсем не подходящим для ее юных лет.

Она заговорила, и сердце Найрна вновь прерывисто, громко застучало в груди. Ее тихий певучий голос звучал, словно неведомый, прекрасный, редкий инструмент. В этот миг перед ним вновь мелькнул образ величавых башен, ярких знамен, роскошных гобеленов, среди которых только и можно услышать подобные голоса, и он понял, отчего во всех своих странствиях ни разу не встречал такой музыки.

– Возьми с той полки миску, – пропел этот чудесный инструмент. – Сейчас они кончат играть и спустятся. Ты как раз вовремя, чтобы помочь нам закончить крышу. В том кувшине вода, а хлеб… О, я вижу, ты уже отыскал его.

– Спасибо, – прохрипел в ответ Найрн с набитым ртом.

С трудом оторвав взгляд от ее лица, он взглянул на ее руки. «Две песни», – в восторге подумал он при виде длинных, изящных пальцев, слегка потемневших от работы розовых ногтей и вен, голубевших вдоль запястий цвета слоновой кости.

Сделав над собою усилие, он спросил, на деле ничуть не заботясь об этом, а просто пытаясь отвлечься – на сей раз от ее пальцев:

– Что это за место?

– А ты не знаешь?

– Я просто иду через эту равнину. Через бескрайнюю безлюдную ширь, где не с кем и поговорить, кроме тех огромных камней. Несколько ночей назад я увидел свет на холме и пошел на него. А потом унюхал твое жаркое.

Она улыбнулась, и ее бледная кожа натянулась, заиграла на скулах, как шелк.

– Я еще только учусь готовить, – сказала она, накладывая жаркое в миску. – Мы все здесь делаем, что умеем, а поднимать наверх камни и тесать бревна я не гожусь, – она подала Найрну миску, опустив в нее ложку. – Осторожнее: очень горячо. Увидев твою арфу, я решила, что ты пришел в нашу школу.

Ложка горячей мясной похлебки на время лишила Найрна дара речи, и он сумел лишь вопросительно поднять брови.

– В школу Деклана, – пояснила она.

Он быстро проглотил еду. От жгучей боли голос сделался хриплым.

– Деклана?

– Барда короля Оро. Судя по арфе, ты должен был о нем слышать. Два года назад он оставил свой пост при дворе короля Оро и поселился здесь. Он просто влюблен в эту равнину. Говорит, что ее ветер, листья и камни разговаривают на древнейшем языке в мире, и он может научить нас понимать его. Прежде чем переехать сюда, он играл по всем пяти королевствам – теперь это Бельден – и в одиночестве остался ненадолго. Сначала его отыскали слухи, а затем и мы.

– Но как? – обожженное горло еще давало о себе знать. – Как слух нашел путь через всю эту пустоту?

– Кто знает? Птица сказала лисе, а лиса – мулу медника… Весть разнеслась. Деклан играл моему отцу, лорду Десте, при его дворе в Эстмере, когда мне было пятнадцать, через полгода после того, как братья бились за Эстмер с королем Оро. Услышав, что Деклан на равнине Стирл, я в тот же день оставила дом и отправилась сюда. Отец с братьями пытались удержать меня, но… Таково уж действие его музыки. Я оказалась не первой его ученицей, и после меня пришли еще многие. Зимы здесь беспощадны, а эта башня стала для нас слишком тесной. Вот мы и делаем пристройку.

С лестницы за ее спиной донесся нестройный гул голосов, а за ним – грохот шагов по древним ступеням. Найрн скосил взгляд, и кусок баранины застыл меж его зубов. Первым в кухню вошел худой, рыжий, как лис, старый бард с арфой на плече и пастушеской свирелью в руке. Взглянув на Найрна, он ничуть не удивился.

– Ты не спешил, – заметил он.

Найрн замер, глядя на него, не обращая внимания на пеструю толпу учеников – мужчин и женщин различных лет и положений, протискивавшихся мимо. Казалось, кожа Найрна внезапно сжалась при мысли о том, что эти совиные глаза, должно быть, видели каждый его шаг по равнине – а может, и на всем его тайном извилистом пути.

– Третьего не миновать, – прошептал он, слыша, как само очарование за его спиной накладывает жаркое ученикам. – Откуда ты знал, что я найду тебя?

– А куда еще, – спросил в ответ Деклан с терпеливой досадой в голосе, – ты мог бы направиться в этих абсолютно невежественных краях?

Вопрос его Найрн понял не сразу. Еще какое-то время потребовалось, чтоб осознать, как же прав был старый бард. Понимание же, насколько Деклан был неправ, явилось слишком, слишком поздно.

Глава пятая

Когда Фелан, постучав в дверь, вошел в пещеру древней кухни, Зоя Рен из Школы-на-Холме, выступавшая на дне рождения короля, готовила отцу завтрак. Не потрудившись обернуться, она оборвала на полуслове скабрезную песню, подхваченную в «Веселом Рампионе» в предутренний час после придворного праздника, и потянулась за новой парой яиц. Она прекрасно знала и ритм, и тон его стука, и даже в какую из дверных досок – в самую, надо сказать, ее середину – он стучит, с тех пор как им обоим исполнилось по пять, и его пальцы барабанили в дверь намного ближе к порогу. Они знали друг друга давным-давно. Вот скрежет дерева о камень – это он придвинул кресло к столу. Искромсанный ножами разделочный стол скрипнул под ударом колена о ножку, стеклянные крышки чайника и масленки вздрогнули. Под глухой стук локтя о столешницу Зоя разбила яйцо, под стук второго яйцо плюхнулось в миску, полную жидких плавучих солнц.

Фелан заговорил.

– Однажды, – предостерег он, – в один прекрасный день, ты подумаешь, что это я, а это буду не…

– Вздор. Твое появление – будто старая, давным-давно знакомая песня, только без звука, – наконец-то обернувшись к нему, она рассмеялась собственным словам. – Ты понимаешь, о чем я.

– Нет, не понимаю, – он улыбнулся – возможно, при виде ее босых ног, закатанных по локоть рукавов школьной мантии, накинутой поверх вчерашних шелков, и пряди всклокоченных темных волос, норовящей присоединиться к яйцам в миске. – Припозднилась вчера?

Зоя кивнула, на миг задержав на нем взгляд. За улыбкой Фелана крылось что-то неладное. Она повернулась к старой чугунной плите и бросила на разогретую сковороду кусок масла. Ее изящное, тонкое, смуглое лицо не скрывало ничего, играло всеми красками проницательных зеленых глаз и губ, красных, как ягоды остролиста. Бледность Фелана впервые привлекла ее любопытный взгляд, когда она поднялась из кухни трапезной, где готовила мать, наверх и увидела маленького мальчика с волосами цвета гусиного пуха и огромными, серыми, как туман, глазами, молча, с непроницаемой миной сидевшего рядом со своим отцом.