Жестока была держава царя Ивана.
В народе говорили, что волхвы ожесточили и сделали жадным до человеческой крови его сердце.
От поклонов был темен, словно закопчен, его лоб, а кожа пальцев изранена колокольными веревками.
Осиротев на четвертом году, отроком любил он смотреть, как в спущенных прудах билась, засыпая, рыба. Всегда весело ударяло его сердце, когда под секирой прыгала приложенная к колоде голова.
Царем он ходил по темницам навещать опальных людей. Окованным железом, израненным острыми помостами он задушевно говорил о своей тяжкой доле, плакался, крестился, а вызвав чужие слезы, поднимал загоревшиеся презрением, никому не верившие глаза.
Ночью он часто плакал, вспоминая, как плакивал в детстве от сиротства и боярских обид, забившись в кусты дворцового сада.
Через строй выгнанных плетьми на мост раздетых донага отроковниц въехал царь в опальный Новгород.
Пять недель гуляла по городу опричина. Топила в дымящихся от мороза полыньях Волхова опальные семьи, разъезжала в санях с бубенцами по улицам, привязав за ноги бояр, разбивая их тела о срубы на крутых поворотах.
Уходя по большой дороге на Псков, оставив опустошенный, надолго замолчавший Новгород, вешала она людей на деревьях и рубила по пути резные окна и ворота.
В субботу на второй неделе Великого поста Псков замер. К ночи пригнала опричина в обитель Николы в Любятово. Во Пскове, не смыкая глаз, плакали и молились в новоотстроенном Соборе псковичи.
В полночь в Любятове, выйдя на крыльцо, царь услышал плывший от Пскова звон. Хлопьями над полем падал снег.
Тяжелым пологом висело небо, снег замел дорогу. На торговище, настежь отворив ворота града, с иконами и крестами ожидало царя черное и белое духовенство.
В полях, подкатываясь к стенам, звенела трубами опричина. На вороном аргамаке, с крестом на груди, в спустившейся на глаза лисьей шапке ехал царь.
У ворот, уронив покорно голову, на коленях стоял псковский князь. А на улицах и площадях по пути царской избранной тысячи на снегу перед палатами и избами замер коленопреклоненный Псков. Были выставлены полные снеди и медов столы – то псковитянки, держа на руках детей, встречали царя хлебом-солью.
Озираясь по сторонам, задерживая коней, тихо вошла чернокафтанная опричина. Ее смутило молчание улиц. Оплакивая честь и боевые дни, падал над Псковом великопостный звон. А на пустой, покрытой пушистым снегом площади – босой, колени голы, в рубище, в медных тяжелых крестах – прыгал верхом на палочке юродивый Никола.
– Иванушко, – ласково крикнул он, остановившись перед конем, протянув сухую потемневшую руку, – покушай, родной, хлеба-соли, а не кровушки… Иванушко! – снова крикнул он и склонил к плечу свою простоволосую голову.
Конь встал. Внезапно побледнело до желтизны лицо царя. Опершись руками на седельную луку, не отрывая от юродивого глаз, он молчал. Задрожали положенные на луку пальцы рук.
– Иванушко! – юродивый скакал к собору Живоначальной.
– Схватить! – страшно крикнул царь, и, забив подковами по площади, бросились за юродивым опричники.
Но площадь была пуста… На коленях стоял народ. Снег падал на иконы и хоругви.
Расправа с новгородцами
Заняло дух. Царю захотелось, ударив плетью, всех смять конями. Закрыв глаза, он боролся, а приподняв тяжелые веки, почувствовал взгляд чьих-то глаз. У иконы с крестом стоял игумен Корнилий.
Сняв шапку, царь стал поспешно креститься. Потом слез с коня и сделал несколько шагов к кресту. Шел он, погорбленный и жидкобородый, волоча ноги.
В соборе он плакал о тех, кого убил в Новгороде. Смиренно, не поднимая глаз, сдерживая медленно бьющееся сердце, он вышел на торговище и приказал гнать вон из Пскова.
В становище, скинув на руки опричников шубу, припав жаркими губами к братине, он окинул взглядом челядь и приказал плясать. В рясах, накинутых на шитые золотом кафтаны, завилась опричина.
Царь, глубоко сидя, зажав в руке чарку, не разглаживая морщин, мелко смеялся. Внезапно остановился его взгляд и, дернувшись, застыла улыбка.
Вскоре рыжим дымом занялось богатое село. Где ночью стоял государь, там наутро пело пламя.
Получив от беглого монаха донос на Корнилия, царь приказал седлать и ехать к Пречистой в Печеры.
Заработали по жидким мостам подковы.
На вороных конях, то шагом, позванивая в трубы, то с присвистом и гиком, пуская пылью, шла верная в своем сиротстве опричина. Тяжела была февральская дорога. В серых снегах темнели просовы.
В синодики приказал вписать государь имена опальных людей, ручным усечением конец принявших, сожженных, из пищалей пострелянных, имена их Ты Сам, Господи, веси. И изо Пскова —Печерского игумена Корнилия и старца Васиана Муромцева.
Леонид ЗуровКомментарии
Описанные в очерке события, относятся к 1500—1570 годам, то есть ко времени жизни игумена Корнилия. Говоря о дате рождения будущего игумена («после тяжелого лета, когда спустили с Троицкого собора вечевой колокол и плакали по вольной старине псковичи»), автор допустил неточность. Датой рождения Корнилия считается 1501 год, а вечевой колокол был снят в 1510 году.
Корнилий был из боярского рода и потому мог присутствовать при его снятии. Можно представить, какое впечатление на восьмилетнего мальчика произвела публичная казнь колокола, которому отбили уши, чтобы он уже никогда не был подвешен, и вырвали язык, чтобы он никогда больше не говорил. Колокол был отправлен в Москву, и его дальнейшая судьба неизвестна.
Предшествовал этому событию приезд в Псков из Москвы нового царского наместника князя Ивана Михайловича Репни-Оболенского. Князь не явился на вече, не принес присягу, отказался признавать псковские законы. Он сам судил псковичей, сам устанавливал и собирал налоги. Это удивило и встревожило горожан. Они решили жаловаться на наместника Василию III, находившемуся в тот момент в Новгороде, и направили туда самых знатных своих представителей.
6 января 1510 г. посадников и бояр, приехавших в Новгород, пригласили в кремль. Великий князь потребовал уничтожения псковского веча и установления в Пскове московской системы управления. После этого все жалобщики были арестованы и помещены в темницу.
А тем временем из Новгорода в Псков выехал посол Василия III дьяк Третьяк Долматов. По случаю его прибытия было созвано вече. Третьяк объявил собравшимся великокняжескую волю: «Вечу не быть, вечевой колокол снять, а быть в Пскове двум наместникам Великого князя, а в пригородах по наместнику».
Фрагмент памятника тысячелетию Руси. Новгород
В смятении и страхе выслушали псковичи московского посла. Они просили у него разрешения подумать до следующего дня. Тревожной была та ночь с 12 на 13 января 1510 года. Часть псковичей предлагала отвергнуть требование Василия III и оказать сопротивление. Но большинство понимало, что без посадников и бояр, арестованных в Новгороде, невозможно организовать оборону и успешно противостоять Москве.
13 января в последний раз зазвонил в Пскове вечевой колокол, собирая на торговой площади горожан. Псковичи приняли все требования Василия III. Третьяк Долматов приказал снять вечевой колокол. Тяжело было псковичам отказаться от своих обычаев, от веча, со слезами на глазах расставались они со своим символом вольности.