Искалеченных мечами и пушечным свинцом лечили иноки и кормили из благочестия. Трапеза монастырская была открыта для путников и беглых. Царь Иван смиренно ночевал у Пречистой и дал обители грамоту. Не велел он судить игумена Корнилия с братией и укрывающихся в обители чухон.
Боярин князь Андрей Курбский шел к немецкому городку. Был он молод и весел. След сабельный лежал на его щеке, а под богатым кафтаном в белых рубцах были его плечи.
Возложил Корнилий руки на голову князя и призвал на него благословение Божье. Поцеловал его рясу князь, и легок ему показался путь, и радостно ему было пасть в бою за Отчину. Стал он часто сюда наезжать, и домом родным ему была обитель.
В августе осаждал князь Андрей Феллин. В Успенье послал ему игумен просфору и святую воду. Когда въехал священник в русский стан, начали на стенах метаться немцы, город вспыхнул огнем и, отворив ворота, пошел под государеву саблю и волю. Челом ударили Владычице воеводы и подарили колокол немчин – серебряный, а царь повелел дважды в год возить ему из обители святую воду.
Весною прискакал в обитель князь Андрей, упал к ногам игумена и зарыдал, склонив поседевшую голову. Плача поведал Курбский о русских побитых княжатах, о кровавом царском суде, о том, что отвернулось от государя Андреево сердце. С грустной улыбкой проводил его Корнилий, благословив крестом.
Вскоре изменил царю и России князь Курбский. Зимою по злым снегам пошел он с Литвою разорять Великолуцкую область, а в марте пригнал войско на Псковщину. На дым пускал деревни и усадьбы, только церквей не жег князь Андрей. Перед огнем на коне, в куньей шапке, седоусый, погорбленный, проклятый в своем отечестве, князь вздрагивал при криках полонянников. И отвернувшись от литовских воевод, склонив голову, рукавом смахивал слезы, просил Господа простить его измену.
Поднималась малая обитель. Городовую стену и церкви созидал духовный сын игумена Корнилия и старца Васиана Муромцева инок Пафнутий Заболоцкий.
Долголицый, по рясе подпоясанный веревкой, любил он класть из мелкой плиты узор пояском по шейке купола. Когда зори догорали на камне узких звонниц, за холмы уходило солнце, спускался Пафнутий с лесов, опускался на колени и, припадая лицом к еще теплой траве, просил Матерь, чтоб миловала Она скудные псковские поля. Был зодчим Господним инок Пафнутий.
Над очищенным местом сотворил игумен Корнилий молитву и своими руками положил начало алтарю во славу Николы Святовратского. Пели ино-ки, на деревянной звоннице били в колокола-повелички. Крестьяне по стенному мосту несли на плечах Икону Владычицы. Игумен кропил сложенную косыми саженями плиту, лесные припасы и чаны с известью. Через Каменецкий овраг, просекой с поваленными по краям соснами, шел Крестоход.
Рядом, в поле, стояли шалаши изборских каменщиков, стенщиков, ломцов и пачковских землекопов. Пожаловал их игумен, благословил на церковное и монастырское строение.
Были среди них пришедшие по обету, трудящиеся по своему усердию, с верой клавшие каждый камень. Усталый полк, проходя мимо, скинул брони и трудился у монастырского дела, прося поминать их имена, как Бог пошлет в бою по их души.
У рубежа валили лес, волокли его к Пижме-реке, спускали к Куничьей горе и тесали по добровольному раскладу неоплатно. Из сосны рубили кельи и караульные избы. Осицу рассекали на дощечки, чтобы покрыть кровлю по чешуйному обиванию.
Псковские люди жертвовали на опайку глав оловянные блюда, в сливку колокольную – горелую медь, железо на языки и дарили парчу на построение риз. А обозерские рыбаки, забрасывая про обитель сети, кланялись рыбой.
В остроге на Святых воротах свершил Пафнутий каменный храм и главу его обил золочеными полосами. Над тропой, протоптанной первыми иноками, перекинулся Никола. Тяжелые плитяные ступени вели к образу Николы Ратного в храме на рези. Был строголиц и грозен хранитель воинских рубежей: в правой руке держал меч, а в левой – детинец с храмом. Перед образом Николы преклонили свою хоругвь первые монастырские стрельцы.
Оборону обители поручил ему Пафнутий. Его о трех столбах звонница звала и к молитве и к осаде, колокола были слиты из ратной меди, а в его клеть положили монастырский боевой запас.
А там, где рос дубовый дикий лес над пещерами, средь яблоневого и вишневого сада поднялись два золотых шатра с проросшими из маковиц крестами. Выше холмов стесал Пафнутий из белого камня звонницу от Запада к Востоку. А под ее шестипролетной колокольницей устроил он малый храм.
Храм и стены белели старой изборской известью, смешанной со льном. Была та побелка крепка и чуть розовата.
Вокруг оврага вырос каменный город с круглыми брусяными башнями увенчанными заостренными клобучками, завершенными крестами.
Монастырские стены
Три дороги принимали обительные ворота. Святые – богомольцев, Нижние – колымаги и коней, а Изборские – гонцов с Псковской дороги.
Тронула седина игуменскую бороду. Со всеми ласков и приветлив, молча слушал он людей. Помолившись, благословлял. Любовью к людям было переполнено его сердце, знал он все грехи людские и прощал их кающимся истинно. При звуке его голоса открывались сердца, стыд отбегал, после покаяния плакали люди облегчающими слезами. Многие опальные люди приняли в обители иноческий чин. Был он ясен и прост, но царь после грешных дел не единожды вспоминал взгляд игуменских глаз.
Рати шли. Царь лил кровь в Москве и Ливонии. На смутные, тяжелые времена указывало небо. Смиренно молил Бога Корнилий, чтобы дал Он устроение земское, и мир, и тишину, и послал бы свыше Свою благодать рабу Ивану. Просил Владычицу, чтоб не предала она Руси за многие бесчисленные прегрешения, за невинно пролитую кровь.
Все несла в обитель незамиренная, голодная, мимо проходящая Русь…
Тяжкие времена пережил Псков.
В апреле ночью над Псковом стягом выросло зарево. Занялось с нового креста. Огонь рвал сухие кучи хоро́м, рядовые улицы, где лавки были в один сруб, дворовые места, облизывая и раскаляя каменные стены.
Через Великую перекинулось на Запсковье, и закипела у береговых камней вода. Взметывало головни, выбрасывало клуб за клубом шумное, как весенний ревущий поток, искорье, гнало пламя по крышам, взрывало высушенные огненным зноем сады.
Церкви свечами возносились к небу, с глав по деревянным жарким срубам смолой бежала медь, колокола стекали в сухую землю. Занялось подгорье и посад до Гремячей горы.
Из церквей в дыму выносились иконы. Люди, накрыв кафтанами головы, метались по улицам, ища выхода, и, упав, вились, как черви. Криков человеческих не было слышно из-за шума огня.
В кремле вспыхнули житницы.
Через рассевшие стены вылилось зерно, золотое от жара. От дерева остался горячий прах.
Когда тяжело рвануло пороховые погреба, вынося каменную стену Детинца, землю, клубы белого солоноватого дыма, людские сгорающие в воздухе тела – занялся видный на десятки верст розовый от огня собор Святой Троицы.
На потоптанных нивах стоял ослепленный жаром народ. Священники, рыдая перед вынесенными образами, служили против огня молебны.
Плачи тонули в ночи, их забивал шедший вихрем шум огня. Пылали верхи башен, деревянные мосты на стенах, и изредка били раскаленные пушки.
Бродила потом половина Пскова по пожарищу, ища средь головней и золы кости родных и любимых. Пушкари выкапывали стекшую в землю пищальную медь, разбирали рассыпавшиеся в гресту каменные ядра, и все со слезами глядели на погоревшую Троицу.